№93

Мигдаль Times №93

Что сталось с моим антисемитизмом? (отрывок)

Роберт ЯНГ. Перевод Анны МИСЮК

Так вот, начало осознания антисемитизма совпадает с тем, что Сидней стал ходить в еврейскую школу и в наших играх по субботам не участвовал. Мы за это стали дразнить его и бойкотировать. Я не знал, чем отличаются евреи, во всяком случае, я знал об этом не более, чем об отличии католиков и протестантов от нас, пресвитерианцев (моя бабушка занималась миссионерской деятельностью, а отец во время службы в церкви читал псалмы). Но каким-то образом я уловил, что евреи больше отличаются от нас и что за это их осуждают и презирают.

Мое следующее воспоминание о евреях уже относится к старшим классам. Две вещи приходят на ум. Одна связана с самой красивой девушкой, которую я встречал на танцах. Ее звали Венди Маркус, и она была удивительна. Ее отец владел большим универмагом Нейман-Маркус – это был очень известный в городе магазин, нечто вроде местного Харродса. Их дом стоял обособленно в конце частной дороги. Венди училась в лучшей частной жен­ской школе и была еврейкой.

На самом деле это было не так. Евреем был отец Венди, а ее красавица мать, бывшая манекенщица, – нет. Но точка зрения еврей­ского закона на вопрос национальности ускользнула от внимания местного населения, и в его глазах Венди была еврейкой. Так что мы все знали, что она не будет участвовать в бале дебютанток, на котором начинали светскую жизнь все девушки из хорошего общества. Ни один еврей не допускался в эту святая святых избранного общества – церемониальное вхождение на брачную ярмарку элиты. И не имело значения, что Маркусы были не только богаты, но и служили авторитетом в вопросах хорошего вкуса, культурных суждений и щедрой благотворительности.

Я часто танцевал с Венди, бывал у нее в гостях, но не допускал даже мысли о том, чтобы появиться с ней под руку на балу или на какой-либо другой церемонии. Это не было проявлением моего антисемитизма, просто этого не следовало делать. Тогда евреи не имели доступа в большинство спортивных и светских клубов, хотя в тот клуб, к которому принадлежал мой отец, они были допущены.

А потом был случай с Хелен Штайн. Дело было во время Корейской войны, и в городе устраивали бал в честь расквартированного у нас полка офицеров-резервистов. Каждая группа устроителей выдвигала свою королеву бала. И вот один из нашей компании, еврейский парень, предложил Хелен Штайн. Она была настолько лучше всех остальных потенциальных кандидаток, что я, как лидер нашей группы, тут же высказался в поддержку – мой голос значил много. Хелен легко победила соперниц. Я чувствовал, что просто повел себя порядочно с этим конкурсом, и потом – когда танцевал с Хелен на балу. Но мой закадычный приятель Джок Эшби неоднократно припоминал мне, что я связался с еврейкой и помог ей победить в конкурсе; он произносил ее имя искаженно-карикатурно, имитируя, как он считал, идишистский акцент. При этом он вытягивал и зажимал нос.
Я не был задет. Я знал, что вел себя правильно по отношению к Хелен. Но, тем не менее, надоедливые шуточки Джока (он донимал меня несколько месяцев) так и не заставили меня всерьез сопоставить эти два случая.

Немного о моей семье и ее обычаях. Мой отец родился на глубоком Юге – в сельской Алабаме. Его жизненный путь пролег через Вашингтонский университет, где он и женился на лучшей девушке кампуса, дочери Советника президента. Моя мать происходила из старинной аристократической семьи в Далласе, где они и поселились. Так что дети моего отца получили доступ в круги местной аристократии, к которой по рождению принадлежала их мать.

Мой отец был воспитан в вежливой нетерпимости по отношению к черным, католикам, евреям, методистам, баптистам, мексиканцам – список длинный. Ничего неистового, конечно, кроме изредка срывавшихся у него с языка «ниггеров», «черномазых» и т.п. Одним из его ближайших друзей был наш сосед, еврей Джо Линц – владелец большого ювелирного магазина. Среди отцовских лучших друзей было немало латиноамериканцев. Он тесно сотрудничал с ними в местном отделении Всемирной торговой ассоциации, будучи в разное время представителем то Боливии, то Бразилии.
Как-то так получалось, что мой отец был сердечно близок и с евреями, и с латиноамериканцами – в общих делах, в работе и светском досуге, но в то же самое время в узком семейном кругу он мог порочить и поливать грязью те национальные сообщества, к которым они, его друзья и партнеры, принадлежали.

Я освоил молчаливый вариант такого образа мыслей, но вот отцовские предубеждения против чернокожих встретили у меня отпор. Тогда еще и в школах, и в жилых кварталах соблюдалась сегрегация, но я проводил много времени с нашими чернокожими слугами и рано заметил, что слишком много среди них исключений, если принимать во внимание оскор­бительные для черных расистские суждения моего отца. Но его оскорблений по адресу евреев и латинос я при этом как бы не замечал, и они не вызывали у меня протеста. Отчуждение от отцовских взглядов начало мной овладевать именно из-за его белого расизма.

А когда я поступил в университет, то обнаружил, до какой степени не соответствовало действительности мое представление о евреях и их способностях, причем диспропорция оказалась в их пользу. Я учился в Йеле, где была квота для еврейских студентов. Впрочем, студенческих квот там было много, я сам поступил по одной из них как техасец, закончивший школу штата. Без квот, – были уверены в администрации, – весь университет заполнят высоколобые евреи из Нью-Йорка и Новой Англии, а администрация была заинтересована в многообразии студенческого сообщества.
Именно евреи составляли большинство выдающихся студентов в Йеле. Там я впервые безумно влюбился – и опять-таки в еврей­скую девушку. Но я обидел ее, считая, что мы никак не можем пожениться. Это было большой ошибкой. Мой первый брак с методисткой оказался недолгим, жена оставила меня с сыном.

Но потом я встретил счастливую судьбу. Моя жена – еврейка, красивейшая из женщин. У нас две дочери – адвокат и врач, и двое внуков.
Рассказ о моей личной жизни, которым я, возможно, испытываю терпение читателя, – это единственный путь, который я нашел, чтобы поведать об антисемитизме «изнутри», о том, как антисемитом стал я. И как я от этого освободился. Вы видите, что в этом не было ничего особенного, ничего драматического.

Теоретически и психологически люди стремятся к самоидентификации, и она начинается с той социальной и культурной группы, в которой они родились и выросли. Принадлежать, как я, по рождению к верхне-среднему классу в Далласе 1940-50-х годов, это означало быть антисемитом, пусть и в самой пассивной форме. Это было заложено в психологической атмосфере богатейших районов американского юго-запада.
Разные фобии то усиливались, то ослабевали в разные годы. Во время Второй мировой были распространены германо- и японофобии, потом началось противостояние профсоюзам. Но этому хотя бы находились политические, т.е. внешние причины. Антисемитизм же был естественной принадлежностью этого внутреннего мира, он не нуждался в фактах и поводах. Я вырос в этом, это была система ценно­стей, которую я «впитал с молоком матери», и я чувствовал это, когда вырывал, освобождаясь, эти предрассудки из своего сознания.

Это случилось, когда, изучая психологию, я обнаружил, на каких глубинных уровнях таятся в человеческой психике предрассудки. Я совершил над собой тяжелую работу, – и все-таки это еще сидит во мне на подсознательном уровне. Теперь я – «превращенный» антисемит и расист, и теперь главная тема моих книг и моей деятельности – это противостояние всем формам расизма и ксенофобии.

Я не одинок в восприятии себя антисемитом. Но в собственных глазах я все-таки меньше антисемит, чем считают те, кто обвиняет меня в этом.
Хочу рассказать о трех случаях. У меня была пациентка, которая рассказала мне, что ее называли жидовкой, когда она училась в прогрессивной частной средней школе. И это мучило ее. Я выслушал ее и, как мне казалось, понял, после чего предложил воспользоваться опытом футбольных болельщиков из Тоттенхэма. В их районе живет много евреев-хасидов­, и поэтому фаны других команд стали звать тоттенхэмовцев жидами. Как же они поступили? Стали сами себя так называть и таким образом обезвредили насмешки.

Моя пациентка этого не приняла, она решительно заклеймила меня антисемитом и оста­лась при этом своем мнении.
Мой второй обвинитель был членом одной группы, вместе с которой мы по Интернету размышляли над трагедией 11 сентября. И вот в одном из своих писем я рассуждал о том, почему мусульмане питают к нам такую ненависть, что привело их к совершению этого преступления. В одном из пунктов я – в качестве предположения – перечислил жалобы палестинцев. В этом списке была фраза «еврейское превосходство на Ближнем Востоке» в смысле израильской военной мощи и успехов в военных кампаниях.

Такая фраза оказалась нестерпимой для этого человека, и он обвинил меня в антисемитизме. Наверное, лучше было бы написать просто «военная сила Израиля». Да и вообще, стоит только высказать в Интернете уважение к достижениям Израиля или к претензиям палестинцев, как тут же будешь обвинен либо в «поддержке сионистов-империали­стов», либо – в антисемитизме.

Теперь о третьем обвинителе. Это был мой коллега известный психоаналитик, еврей. Я организовал маленькое некоммерческое издательство, в котором мы выпускали книги по социопсихологии. На титульных листах изданий я поместил цитату из книги Артура Кестлера, которого я обожаю, – «Только чистота средств оправдывает цель». Эти слова из романа «Тьма в полдень», герой которого раздумывает о пороках в пути большевизма, ожидая казни в сталинском узилище. Вне зависимости от того, что я имел в виду, воспользовавшись этой цитатой, моему коллеге достаточно было слова «purity» – «чистокровность, беспримесность», чтобы прийти к заключению, что я – антисемит.

Я чувствовал себя совершенно неповинным, но он был действительно уязвлен и столь страстен в своих обвинениях, что меня ожидал ряд неприятных разговоров с коллегами-евреями, соредакторами изданий и журналов, в которых я сотрудничал.

А теперь – случай в завершение. Однажды в Лондоне мы с женой (еврейкой) и сыном бежали к автобусу, чтобы поехать в галерею Тэйт. Кондуктор позвонил в свой колокольчик и крикнул водителю, чтобы тот ехал, хотя и видел, что мы подбегаем к автобусу. Мы все же успели вскочить, и я высказал кондуктору свое возмущение. Какой-то человек вмешался и заявил: «Вы нам не нужны были в Северной Африке, вы и здесь нам не нужны».
Я решил, что он говорит об американцах, и ничего не ответил, но он продолжал: «Гитлер знал, что делать с вашей породой – отправлять в газовые камеры». Ни секунды не раздумывая, я схватил его, поднял с сиденья и отхлестал по лицу. Он вытащил нож, но не рискнул пустить его в ход. Я вообще-то не склонен к физическому насилию – и заключаю, что моя реакция была такой безоговорочной потому, что в тот момент я по-настоящему почувствовал себя евреем...

Это был момент, когда я идентифицировал себя с народом моей жены, моих друзей и коллег, моего Б-га, наконец.
Каков же ответ на вопрос, вынесенный в заголовок? У меня для вас два варианта: плохой и хороший. Плохой – в том, что никогда и никуда не уйдут из сознания предрассудки, воспитанные с ранних лет. Хороший – в том, что обширные разнообразные контакты приводят к изменению сознания. Искренняя готовность к осознанному изменению своих убеждений порождает поведение, лишенное подсознательных предрассудков.

(Фрагмент доклада, прочитанного
Робертом Янгом в Лондоне, в 2003 г.,
на конгрессе «Иудаизм и психология»)

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста