-2

№10

Мигдаль Times №10

Бунт женщин или Вместо стихов о любви...

Самуил Имас

В самый разгар «оттепели» — в 1960 году — вышла в Москве в переводе с украинского книга Леонида Первомайского «Рассказы разных лет», — с подзаголовком: «Вместо стихов о любви».

Известный украинский поэт и писатель, Л. Первомайский (в узких кругах еще помнили его как Илью Соломоновича Гуревича) прорвался этой книгой в советскую литературу пост-антибезроднокосмополитического шабаша (т.е. истерического государственного антисемитизма, взявшего курс на геноцид), прорвался с текстами, вызывавшими — по тем временам — оторопь... Одни названия рассказов чего стоили: «3онтик Пинхус-Моти», например...

Любопытно: и Фавель там был, и Ицик был, а вот «евреев» — не было... Удивительная «победа» советской цензуры: треть книги о евреях, а вот слово «еврей» так ни разу и не проскользнуло. Можно было бы написать особый трактат по языкознанию на материале героической борьбы (в виде замен и иносказаний) цензорского корпуса с этим «неприличным» словом! Даже «пархатый» — был... А вот «еврей» — так и не появился...

Открывала книгу новелла «Шенбрунн». В ней рассказчик (читай: автор) выслушивал в послепобедной притихшей Вене исповедь старого человека (читай: старого еврея, того самого, которого назовут «пархатым») о том, как его дочь, спасавшая его благодаря своей «арийской» внешности, живет с белокурым великаном Отто «в форме СС» («Я буду спать с ним, хотя я ненавижу его — он обещал, что тебя не вывезут!»). Этому месту в тексте предшествовала фраза-шедевр, результат мучительных усилий цензоров: «Когда фюрер пошел на восток, — говорит старик, — нас начали вывозить в Бухенвальд, Равенсбрюк и Аушвиц...» Нас начали вывозить...

Затем Отто выясняет, что старик все-таки отец Мицци. («Ты обманула меня, — рыдал Отто, — этот пархатый — твой отец, и я теперь запятнан навеки, потому что я не просто спал с тобой, а любил тебя, как солнечный луч. Как соловей любит розу... Он был сентиментален...» — констатирует Первомайский-Гуревич.) И тогда Отто отравил Мицци и — ушел!.. Сохранив жизнь старику-еврею...

А дальше обнаруживается, что жена старика любила другого — молодого архитектора-австрийца, и что Мицци — плод их любви... Так что она вовсе не дочь человека, которого спасла ценою своей жизни... Но — она любила его как дочь...

В начале новеллы автор-рассказчик говорит старику, одиноко сидящему на скамейке в парке Шенбрунн: «Не плачьте, все уже прошло». В конце новеллы старик возражает ему: «Ничто не проходит...»

Все тогда поразило: и выход этой книги с персонажами-евреями (на которых было яростное табу), и сюжеты, в которых евреев защищали — из любви к ним — не будучи евреями (там еще есть фрау Шульц, приютившая старика после гибели дочери и любившая его).

Но, по правде говоря, не «белокурый великан Отто» показался тогда сентиментальным, а сам автор, Первомайский-Гуревич, представлялся идеалистом и романтиком, исполненным несбыточных надежд.

И вдруг — через десятилетия после Второй мировой войны обнаружилось, что сочиненный Первомайским сюжет (впрочем, может быть, и услышанный) имеет ошеломляющее документальное подтверждение.

В первые дни марта 1943 года в Берлине произошло событие, в которое до сих пор трудно поверить: несколько тысяч евреев, собранных в пересыльном лагере на улице Роз (Розенштрассе) для отправки в лагеря смерти, были отпущены на свободу. Освобождены они были легально и даже получили соответствующие справки...

Знающим хотя бы понаслышке о Катастрофе почти невозможно в это поверить. Но перед нами — исторический факт!

Жесткий и печально-ироничный Бертольд Брехт, нелюбимый советскими властями, хоть и вынужденными с ним мириться (он даже получил от них Ленинскую премию), написал еще до войны пьесу «Страх и отчаяние в Третьей Империи». Состояла она из небольших пьесок, почти скетчей. Вот одна из них — «Шпион»: за завтраком мама и папа раздраженно обсуждают сложности жизни. Вдруг они в ужасе обнаруживают, что малолетний их сын исчез, ушел из-за стола... Ужас их объясняется тем, что они абсолютно убеждены: их ребенок отправился доносить на них в «компетентные органы», в данном случае — в гестапо...

Была там и пьеска «Жена-еврейка». (Название это — для подлинного и полноценного понимания — нуждается в историческом комментарии. Дело в том, что перед войной Гитлер ввел новые термины в сложную арифметику расизма. Фюрер назвал смешанный брак арийца с еврейкой «привилегированным», а смешанный брак немки с евреем — «простым»... Супруга-еврейка, состоявшая в «привилегированном браке», освобождалась от многих ограничений и запретов... Напротив, состоявшие в «простом» смешанном браке даже выселялись в специальные «еврейские дома».)

Теперь вернемся к «Жене-еврейке» Брехта: любя и жалея мужа, преуспевающего врача, заботясь о его карьере и социальном статусе, жена задумала уехать из страны, о чем и оповещает всех друзей и знакомых. Конечно же, в глубине души она ждет, что муж будет отговаривать ее. Однако он испытывает облегчение, узнав о ее «самостоятельном» решении, и не может этого скрыть. Такова реальность, — констатирует Брехт.

И вот в Берлине весной 1943 года задумана операция: «Берлин — свободный от евреев город». (Берлин, как место спасения, привлекал оставшихся в стране евреев: здесь относительно легко можно было затеряться в городском муравейнике, скрыть свое еврейское происхождение от соседей и коллег по работе.) Разработкой операции, задуманной как подарок Гитлеру к его 54-летию в апреле 1943 года, занимался специально вызванный из Вены Алоиз Бруннер, известный своей жестокостью (он сумел очистить Вену от евреев, что никак не удавалось его коллегам в Берлине).

Без малого 60 лет назад, с введением в Германии обязательного отличительного знака для евреев — звезды Давида, начался самый изуверский этап Катастрофы.

В ходе операции-подарка Гитлеру несколько тысяч евреев оказались в пересыльном лагере на Розенштрассе. Большинство из них состояло в смешанных браках — как уже было сказано, «простых».

Расовая доктрина национал-социалистов была четкой и однозначной. Гитлер считал себя крупным специалистом-теоретиком расизма. «Еврей — это тот, кто несет в себе более 10% еврейской крови», — гласил постулат. Но евреи в смешанных браках не были так беззащитны перед зловещей властью: вызвать недовольство даже части немецкого населения (связанного узами родства с евреями) — было нарушением важнейшей заповеди: «Народ и партия — едины!..» Принимались все меры, чтобы развести состоявших в смешанных браках. Ибо тогда еврейская его половина практически мгновенно исчезала в бездне Холокоста.

Итак, в лагере на улице Роз оказались, в основном, евреи из «простых» смешанных браков. И вот тут женщины — их немецкие жены — начали протестовать.

На Розенштрассе, в пяти минутах от Александрплац, в здании, некогда принадлежавшем еврейской общине, теперь был лагерь. Напротив него собралось несколько сотен женщин. Время от времени они скандировали: «Верните нам наших мужей!» Здание охраняли эсэсовцы с автоматами.

Женщины эти проявили мужество и бесстрашие. Вышедшие замуж за евреев, они прошли длинный путь испытаний. Долгие годы они сопротивлялись попыткам властей добиться их развода с евреями. Своей стойкостью они уже давно спасали своих супругов: ведь развод означал немедленную депортацию и неминуемую гибель...

Женщин становилось больше. «Верните нам наших мужей!» Сначала убрали от здания вооруженную охрану, а потом арестованных начали выпускать, выдавая им официальные справки (война была уже далеко не блицкригом, и нацисты решили не нагнетать напряженность).

Это был первый и единственный массовый протест немцев против депортации евреев. Против расистской политики нацистов. И этот протест увенчался успехом. Казавшаяся неумолимой и беспощадной, власть была вынуждена уступить.

Отчего же десятилетиями скрывался этот столь лестный для немцев факт?

Оттого, что успех демонстрации на Розенштрассе заставляет иначе взглянуть на ответственность немецкого народа за преступления нацистов: ведь с 1933 года практически не было протестов немцев против расистских законов и распоряжений. И это развязало руки фашистской власти. Тотального геноцида евреев можно было бы избежать, если бы не пассивное и молчаливое одобрение действий политиков-изуверов немецким народом. И теперь еще одно подтверждение тому. Ибо немецкие жены, очевидно, любили своих мужей-евреев (как и Мицци своего отца), и это давало им силы и мужество. О, эта безмерность любви! Но завершить — вместо «стихов о любви» — хочу «стихами о порядочности», об обыкновенной порядочности, которая сумела противостоять обыкновенному фашизму!

Немцы заняли город без боя, легко, на бегу,
И лишь горстка гвардейцев, свой пост у дворца не покинув,
В черных шапках медвежьих открыла огонь по врагу
Из нелепых своих, из старинных своих карабинов.

Копенгаген притих. Вздорожали продукты и газ.
В обезлюдевший порт субмарины заходят во мраке.
Отпечатан по форме и за ночь расклеен приказ:
Всем евреям надеть нарукавные желтые знаки.

Это было для них, говорили, началом конца.
И в назначенный день, в тот, что ныне становится, сказкой,
На прогулку по городу вышел король из дворца
И неспешно пошел с нарукавною желтой повязкой.

Копенгагенцы приняли этот безмолвный сигнал.
Сам начальник гестапо гонял неприметный «Фольксваген»
По Торговой, к вокзалу, за ратушу, в порт, на канал...
С нарукавной повязкой ходил уже весь Копенгаген!..

Может, было такое, а может быть, вовсе и нет,
Но легенду об этом я вам рассказал не напрасно,
Ибо светится в ней золотой андерсеновский свет,
И в двадцатом столетье она, как надежда, прекрасна...

(Вл. Лифшиц, «Датская легенда»)

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста