Первые полтора года жизни он провел в Каунасском гетто, до 50 лет жил«за железным занавесом» и до сих пор ищет свой путь к свободе. Великий Товстоногов считал его своим лучшим учеником и потому фактически закрыл для него ленинградские театры – Мастер не терпел конкуренции даже от своих любимых студентов и актеров.
Он признается, что ни рождение сыновей, ни внучки особо его не взволновало, но самым трогательным моментом считает тот, когда его полурусская внучка сказала: «Я хочу учить иврит».
Отзывы на его спектакли колеблются в диапазоне от «Это гениально!» до «Это смотреть невозможно!», а он сетует на то, что театральная критика как журналистский жанр исчезает.
Он – один из культовых режиссеров советского, а теперь – и российского театра, экспериментатор, не приемлющий перформанс как искусство, считающий, что театр без человека мертв, – Кама Гинкас.
Выжил назло Гитлеру…
Кама Гинкас родился в Каунасе, в семье врача Мони Гинкаса, в мае 1941 года. Ему было всего шесть недель, когда его семья была отправлена в гетто. Через полтора года родителям маленького Камы удалось сбежать оттуда, вывезя ребенка в коляске сына знакомых литовцев.
Прямая речь. Мы недавно были на гастролях со спектаклем «Скрипка Ротшильда» в Каунасе, откуда я родом. На спектакль, конечно, пришли мои бывшие одноклассники, однокурсники. Вдруг открывается дверь, входит человек моего возраста и улыбается мне. Я понимаю, что это кто-то из одноклассников, которого я почему-то не могу узнать, и радостно улыбаюсь в ответ. Меня спрашивают: «А вы знаете, кто тот человек, с которым вы здороваетесь?» – «Нет». – «В его коляске вас вывезли из гетто».
Скрывать непоседливого ребенка с ярко выраженной семитской внешностью и говорящего на идиш было трудно. Кама первым бросался открывать дверь, если кто-то приходил в дом. И однажды спросил у вошедшего фашистского офицера: «Вос?» («Что?» – идиш). И тогда его поместили в дом для умственно отсталых детей. Эти дети не могли разговаривать, большинство из них были неподвижны и ходили под себя, всюду стояла страшная вонь. Когда приходили немцы для инспекции медицинского заведения, на дверях палаты, где находился Кама, медсестра Антонина Вайчунене вешала табличку: «Тификус доминалис», т.е. тиф. Немцы боялись заразиться и не заходили.
Много лет спустя, когда Кама Гинкас будет «убегать» от армии, ситуация повторится с точностью дежа вю: «Когда меня совсем взяли за глотку и предложили явиться на сборный пункт завтра же, я срочно уехал в Вильнюс, где, благодаря папе-врачу, лег в психбольницу», – рассказывает он.
Здесь началось новое постижение свободы: выйти из закрытой палаты в коридор, следующий этап – выйти на лестничную площадку и встретиться с родителями, затем – попасть в заснеженный больничный парк – вот где свобода! А в парке наткнуться на решетку, за которой содержат «буйных».
«Кама – ребенок гетто. И всю жизнь собирает документы и фотографии про эти ужасы и муки... Собирает, чтобы не забыть боль. Не позволить боли уйти, отпустить его. Ему страшно, что он ее забудет… Чтобы жить и работать, надо помнить. Его мама говорила: ”Ты выжил назло Гитлеру. Ты не просто жив, ты жив вопреки“. Он и жив вопреки», – говорит его жена Генриетта Яновская.
Свободный художник
«Я сугубо русский режиссер литовского происхождения с сильным еврейским акцентом», – говорит о себе Кама Гинкас. Он закончил ЛГИТМиК, курс Г. Товстоногова.
Прямая речь. …Я навечно с ним связан. Он – мой учитель, мой отец. Я потратил пять лет, чтобы получить школу Товстоногова, и всю жизнь, чтобы от нее избавиться… Но я не могу оторвать пуповину, которая связывает с родителем.
На факультете считалось, что он – любимый ученик Мастера. Самый первый свой спектакль – «Ночной разговор с человеком, которого презираешь» по пьесе Ф. Дюрренматта Гинкас поставил еще на втором курсе. Товстоногов сказал про постановку, что на 80% это уже искусство. И планировал взять ученика в свой театр – БДТ. А на пятом курсе отправил Гинкаса «спасать» киевский театр им. Леси Украинки.
Художественный руководитель киевского театра Юрий Лавров (отец известного актера Кирилла Лаврова) попросил Товстоногова порекомендовать ему своего талантливого ученика – надо театр спасать. Товстоногов порекомендовал Гинкаса. Правда, когда «спаситель» приехал в Киев, оказалось, что его там никто не ждет. Как позже выяснилось, Ю. Лавров был тяжело болен. В его отсутствие театром руководил директор, который совсем не хотел выпускать из рук бразды правления.
Несколько месяцев Гинкас жил в театре, подружился с Ларисой Кадочниковой – звездой фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков», и ее мужем, оператором Сергеем Ильенко. Новые друзья как-то привели молодого режиссера в дом Параджанова. Правда, пообщаться с именитым коллегой Гинкасу не удалось – перебросились всего парой слов. Но всю ночь Параджанов звонил Кадочниковой и Ильенко, чтобы сказать, что у их молодого друга «дьявольские», «потрясающие» глаза, «глаза гения».
«Спасти» киевский театр так и не удалось: к Новому году Гинкас вернулся в Ленинград, рассказал Товстоногову о сложившейся ситуации. Тот позвонил директору театра, устроил ему знатный скандал, заявив, что забирает своего ученика. Но суточные за все время, проведенное Камой в Киеве, заплатить заставил.
Два года молодой режиссер, ученик самого Товстоногова, был без работы. В 1970-м ему предложили место главного режиссера Красноярского ТЮЗа. Для него, уроженца Литвы, все, что за Уралом, было terra incognita.
В театре 29-летний режиссер оказался одним из самых «старых». Средний возраст труппы был примерно 25 лет. 30-35-летние артисты играли «пожилые» роли «и должны были играть всяких партийных руководителей, но не играли, потому что мы не ставили этих пьес», рассказывает Гинкас.
Зал был полон только на премьерах. Но постепенно ТЮЗ завоевал популярность, и Гинкас до сих пор встречает в разных концах страны своих бывших зрителей – тогдашних подростков, они помнят его спектакли.
Прямая речь. Зритель в городе был достаточно простодушным. Как-то во время второго действия «Гамлета» театральная буфетчица вошла в зал и услышала, как королева говорит Лаэрту: «Сестра, мой милый, ваша утонула!» «Как утонула?!» – вскрикнула буфетчица, ужасно испугавшись и, видимо, не ожидая такого поворота событий. Она так непосредственно, так искренне и так громко отреагировала на смерть Офелии, что артист, игравший Лаэрта, в этот вечер был посрамлен. Его вялое и явно запоздавшее «Как утонула?!» прозвучало совсем малоубедительно.
Все герои «Гамлета» – за исключением Гертруды и Полония – были молодыми. И главное – все они были друзьями и однокашниками Гамлета по Виттенбергскому университету.
Прямая речь. Для меня очень важно было… что они друзья и однокашники, близкие люди, не враги, не чужие, а все из одного виттенбергского семени. Я исходил из того, что труппа театра состояла в основном из пацанов и девчонок, только что закончивших институт. Из того, что это были, главным образом, ленинградцы и москвичи, но брошенные в красноярский холод и бесприютность, почти непосильные для них испытания. Вот и ставил «Гамлета» про поколение, которое брошено в жизнь. Про то, как оно переносит испытание этой жизнью. Постигает трагические ее противоречия. Про то, как совершает свой выбор. «Рыпается» и приспосабливается, делает ошибки и расплачивается за них. Как поколение дробится, и как в результате жизнь калечит, ломает и уничтожает это поколение.
В 1972 г. Гинкаса и его жену – Генриетту Яновскую, режиссера театра, вынудили уволиться. Камнем преткновения стал спектакль по повести А. Гайдара «Судьба барабанщика». Яновская сделала спектакль о детском одиночестве, о мальчике, забытом и брошенном своей страной. Такая трактовка очень сильно отличалась от хрестоматийного прочтения произведений писателя. Партийное руководство Красноярска, ранее скрепя сердце прощавшее Гинкасу и Яновской их новаторские постановки, вызывавшие жаркие споры, этого вынести уже не смогло. Хотя защитить молодых режиссеров в город приезжали многие известные театральные критики из Москвы и Ленинграда. С Камой и Гетой из театра ушла почти вся труппа. Последнее, что главреж сделал совместно с труппой – гастроли в Ленинграде, с «Гамлетом». После чего ленинградские театры для Гинкаса были окончательно закрыты.
До 1979 г. он перебивался случайными постановками в разных театрах. Безработица совпала с разгулом антисемитизма в «северной столице»: обком КПСС возглавил Григорий Романов, известный своей нетерпимостью к евреям. У супругов даже возникла мысль эмигрировать, но было решено, что это – крайняя мера, только для спасения жизни.
В 1979 г. Гинкас ставит спектакль «Пушкин и Натали», вернувший его в профессию.
Прямая речь. Спектакль «Пушкин и Натали» возник от полной безнадеги. Сделал я его, прощаясь с профессией, отчаявшись в ней что-либо совершить и, наконец, согласившись с папой, что мой выбор был ошибкой… Но именно «Пушкин и Натали» (и это парадокс!) снова открыл мне дорогу в профессию. Даже Миша Левитин, который увидел тогда в ЦДРИ этот спектакль… простил мне в тот момент, что я тоже режиссер.
Спектакль пригласили в Москву на смотр молодых режиссеров, после чего Нина Дробышева – звезда театра им. Моссовета – предложила Гинкасу поставить для нее спектакль по пьесе С. Коковкина «Пять углов».
Сегодня Кама Гинкас – «свободный художник», один из самых востребованных режиссеров России.
Гета
Говорят, за каждым успешным мужчиной стоит сильная женщина. В случае с Камой Гинкасом это верно на 100 процентов. Со своей женой Генриеттой Яновской, Гетой, он познакомился еще на вступительных экзаменах в ЛГИТМиК. Она оказалась единственной девушкой на курсе. «Вдруг перед последним туром выходит из кабинета ассистент Товстоногова и говорит: Гинкас и Яновская, подойдите сюда. Так впервые наши фамилии были объединены», – вспоминает Кама. На втором курсе молодые люди поженились. «Повезло этому Гинкасу с женой», – сказала о них сестра Товстоногова Натэлла. И оказалась права.
Гета – сама великолепный режиссер, сегодня руководит Московским ТЮЗом, на ней буквально держится дом. Беременная, она приходила к мужу на репетиции, чтобы помочь. Оставив маленького ребенка, она уехала к нему в Красноярск. Когда покончила с собой актриса театра, психически неуравновешенная девушка, в морг опознать тело отправилась Генриетта Наумовна, только что родившая ребенка, лишь три дня назад приехавшая в Красноярск. В 1980 г. по сфабрикованному делу арестовали их друга Константина Азадовского. Гинкас и Яновская пошли проведать его мать. «Она жила на пятом этаже, дом был без лифта. Мы зашли в подъезд. Лестница – ленинградская – черная. Был вечер. Генриетта Наумовна сказала мне: знаешь, ты постой, пойду я. Я не возразил. Я был ей очень благодарен, поскольку мне казалось, что на каждом этаже там стоит гэбэшник», – вспоминает Гинкас.
Однажды в ленинградском автобусе она набросилась с кулаками на мужчину, назвавшего ее мужа «жидовской мордой».
Гинкас признается, что безумно благодарен своей жене. И безумно ее любит. Любит настолько, что не может назвать ее имя. Как только он ни называл ее! Катценеллербоген, Песик или Пес, Сипа, Медвежонок, Мишка… Сейчас – в быту, не при чужих – он называет ее Машей. Почему? Очевидно, чтобы не сглазить, – отвечает Гинкас.
Решеточка
Прямая речь. Чуть ли не первая фраза, которую я услышал в детстве, была «Геке лёст нит». По-еврейски это значит – «геке не разрешает». «Геке» – это охранник (или начальник) в гетто, и он «не разрешал»… Это было такое запретительное заклинание. Мне кажется, что и далее, всю жизнь эта фраза сопутствовала мне. Всю жизнь, что бы я ни пытался делать, меня одергивали: «Кама, тихо, геке лёст нит». На разных языках. Я хотел стать артистом – «геке лёст нит». Хотел учиться режиссуре – то же самое. Хотел работать по любимой специальности… Хотел выезжать за границу, хотел, как и все, быть счастливым, хотел, хотел… Геке не разрешал. Впрочем, думаю, человеку надо знать, что в жизни есть многое, чего не разрешает геке… Так откуда же проистекает мое «я»? Из вечного «геке лёст нит», из ежедневной жизни «назло Гитлеру». Оно проистекает из дурдома сталинского эСэСэСэРа, где все были счастливы, размахивали флажками с портретами вождей, пели задорные песни, гордо вставали под звуки михалковского гимна, где сосед «стучал» на соседа, где прославлялись великие стройки коммунизма, выросшие на могилах известных и безвестных миллионов счастливых советских людей. Мое «я» проистекает из не кончающегося, бесчеловечного, циничного абсурда наших дней.
Кама Гинкас признается: он, востребованный режиссер, объездивший полмира (когда-то это казалось фантастикой), но в нем по-прежнему нет ощущения полной свободы.
Когда-то у них с Гетой была любимая игра. Он давал жене фразу, а она сочиняла стихи. Один раз сочинила такой:
«Я решеточку ношу в кармане,
Девять на девять размером.
Иногда утыкаюсь в нее глазами,
Чтобы не чувствовать себя милиционером».
Гинкас понял, что полной свободы нет, и свою «решеточку» человек всегда носит с собой.
И, вместе с тем, он позволяет себе высшую свободу – свободу оставаться самим собой. Свободу быть порядочным человеком, иметь свой взгляд на искусство. Он сетует на то, что понятие «нерукопожатный» исчезает из нашей жизни, что в обществе отсутствуют понятия стыда, вины, совести, долга. Что диссиденты в понятиях сегодняшней молодежи – «абсолютные лохи, лопухи. Обязательно, как обещали, выйдут на площадь, чтобы их обязательно побили. Обхохочешься».
По его мнению, главная задача театра сродни медицинской – поставить верный диагноз, «указать на то место, где болит. Вылечить же искусство, к сожалению, не может, в его силах – указать на существующие социальные, психические, этические, религиозные проблемы. А для того чтобы диагностировать, приходится делать больно. Если ты делаешь больно для того, чтобы было больно, то ты мерзавец, пользуешься доверием публики, твоих пациентов. А если ты можешь найти то место, которое болит, и прописать лекарство, то ты все делаешь правильно».
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.