0

№160

Мигдаль Times №160

ХОДЯЧАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Возможно, я видел Лейзеровича и раньше, на концертах или в школе Столярского, но я не знал его. Помню, что узнал Гедеона Израилевича в 1952 году. Я поступил тогда в консерваторию, и передо мною, первокурсником, постепенно появлялись наши преподаватели – в Большом зале, в коридорах, на занятиях. Лейзерович был из тех, кто работал с нами на первом курсе. Он читал курс истории пианизма (или истории фортепианного искусства ? не помню, как он тогда назывался). Это был обзор фортепианной литературы и композиторов, писавших для фортепиано, и, может быть, немножечко больше ? о тех, кто играл на фортепиано.

Чтобы понять значение его курса для нас, студентов, нужно вспомнить, что в 1952 г. я впервые позволил себе купить диски (еще «шеллачные», шипящие пластинки на 78 оборотов в минуту, долгоиграющих еще не было). Это была еще совсем иная эпоха ? в смысле доступности музыки и звукозаписи. Филармонические концерты уже были восстановлены после войны, и я в филармонии к этому времени слышал Гилельса, Безродного и других музыкантов, но все же курс Лейзеровича был для нас открытием.

К слову, надо назвать еще курс музыкальной литературы, который в школе Столярского нам читал Владимир Афанасьевич Швец, композитор и музыковед, очень интересный человек (он 50 лет вел дневники, и они были частично напечатаны в книге В.А. Смирнова «Реквием ХХ века»). По-видимому, фортепианная музыка Швецу была ближе, во всяком случае, он строил свой курс, опираясь в основном на нее. Тогда большая часть класса были пианисты. Понятно, что он старался нас приблизить к фортепианной литературе. Тогда как, скажем, скрипичные концерты у него не упоминались. Но сам Швец не играл, у него был пианист-иллюстратор.

Тем не менее, по современным меркам у нас была крайне скудная информация о музыке. И что мы учили? В основном, выучивали к экзамену тематические отрывки (темы симфоний, например). Что-то удавалось слышать по радио. Тоже нечасто. Не у всех были радиоаппараты. Я был радиолюбителем, и поэтому мне удавалось послушать больше, чем другим ученикам. Дисков тогда практически не было, а качество звука на тех, что были, ? очень плохое. С точки зрения сегодняшнего дня, мы практически не знали музыки. В 1946 г. были впервые изданы концерты Рахманинова, и мы могли с ними познакомиться.

Поэтому курс истории фортепианного искусства, который читал нам Лейзерович, для нас был пищей номер один. Духовной пищей. Потому что, кроме учебной информации, имеет значение еще и подача этой информации.

Лейзерович примеры играл сам. Он был профессионалом высшего класса, окончил аспирантуру Московской консерватории у Константина Николаевича Игумнова, слушал лекции Григория Михайловича Когана, очень хорошо знал музыку, многое играл сам, массу музыки слышал в разном исполнении. Лично знал многих выдающихся музыкантов, кто был для нас недосягаемо высоко в музыкальном отношении. Гедеон Израилевич свободно оперировал всем этим материалом и очень увлеченно излагал. Ему самому это было очень интересно, особенно рассказывать об исполнителях. Рассказывал он и показывал артистически, и мы все замирали, слушая его лекции.

Музыкальная жизнь страны была сосредоточена в столицах. Мы узнавали о музыкальных событиях в Москве от Гедеона Израилевича. О западной музыкальной жизни мы вообще ничего не знали. Рассказы Гедеона Израилевича ? это было все, чем мы располагали как профессионалы. А он старался втиснуть в свой годовой курс как можно больше материала. И делал это с любовью!

Он вообще занимался своей профессией, как я сейчас понимаю, с необыкновенной любовью.

Между собой студенты называли Гедеона Израилевича Гидя.

После окончания консерватории мне пришлось на 3 года уехать на работу, как тогда говорили, «по назначению». После этого я был приглашен в консерваторию и с 1960 г. оказался коллегой Гедеона Израилевича по кафедре специального фортепиано Одесской консерватории. Младшим коллегой. Самыми старшими были те, кому досталось восстанавливать консерваторию после войны, ее дух, ? Мария Митрофановна Старкова, Мария Ипатиевна Рябицкая, Надежда Владимировна Чегодаева, Александра (Сара) Марковна Плещицер. Старушки, как мы их тогда воспринимали. Хотя они были тогда моложе, чем я сейчас. Но откуда я на них тогда смотрел? Снизу.

Верху слева направо: А.Е. Орентлихерман, Э.Г. Гилельс, Л.Н. ГИнзбург; нижний ряд: Н.И. Зосина-соколовская, С,Л, Могилевская, Г.И. Лейзерович, ...; 1930-е гг.

(0)

Не помню, с какого года Гедеон Израилевич приступил к работе на кафедре, наверное, еще в 1940-х. Он был среди них, но принадлежал уже к среднему поколению педагогов, рядом с Серафимой Леонидовной Могилевской и Людмилой Наумовной Гинзбург (с 1946 г. она работала в консерватории – 55 лет, с 1971 г. – в этом классе №106, где мы сейчас находимся). Эта тройка была тогда самой продуктивной и самой перспективной частью кафедры. За ними шли еще более молодые, которые закончили консерваторию после войны уже: Н. Федосов, Б. Чарковский, Эвелина Коваленко, Ольга Борисовна Звягина (Маслак). Вот, благодаря такому слоистому «наполеону» как-то было ясно, «кто есть кто» на кафедре – как располагаются творческие силы, творческие особенности, особенности восприятия, особенности обсуждения, и в каждом «слое» немножко другое. Мне интересно было наблюдать за всем этим.

Я уже говорил, что Г.И. обладал обширными познаниями в музыкальной литературе. Об этом можно было судить по тому, как он свободно цитировал, свободно рассказывал. Но где-то в начале 1970-х я узнал от него, что он готовит энциклопедию фортепианной музыки. Это была невероятно сложная задача, учитывая, что собирать материал в интернете тогда еще не было возможности. Фактически опираться можно было на консерваторские библиотеки Москвы и Ленинграда, где могли быть ноты зарубежных изданий, фонд Ленинской библиотеки в Москве, полезны были даже перечисления изданных музыкальных произведений. Узнавать о зарубежной музыке можно было и окольными путями, что- то покупая. Он не закончил эту работу, не довел до издания. Вот как я об этом узнал. В 1973 г. в нашем зале консерватории был концерт Бориса Александровича Чарковского в связи с его 50-летием. Замечательный пианист, всю войну прошел в армии с винтовкой, возвратился и, как участник, сразу поступил в консерваторию в 1945-м осенью и в 1950-м окончил. Для своего концерта он выбрал «Времена года» Чайковского ? в первом отделении, а во втором ? произведения Джорджа Гершвина, включая Фортепианный концерт. Он попросил меня проаккомпанировать, и вот мы с Чарковским (я вышел в качестве оркестра) сыграли этот концерт. После концерта за кулисы пришли поздравлять все члены кафедры, коллеги ? он был чудный пианист и симпатичнейшая личность, светлая, бесконфликтная, доброжелательная, замечательный был человек, ? о чем-то говорили, и среди общего разговора Гедеон Израилевич обратился ко мне:

– У меня есть идея. Я работаю над такой книжечкой – «Энциклопедический словарь фортепианной литературы», и мне хотелось бы, чтобы вы были моим помощником. Есть определенные трудности, мне уже ездить трудно, вы сможете мне помочь?

? Гедеон Израилевич, конечно, с удовольствием.

Это краткое изложение разговора. А вот, что я понял гораздо позже. В составе небольшой группы музыкантов из нашей консерватории я ездил с Н.Л. Огреничем во Фрайбург. С тех пор мы поддерживаем с ними дружеские отношения. Там в каком-то книжном магазине я увидел, на немецком языке, понятно, толстый Энциклопедический словарь фортепианной литературы (по-немецки я читаю, но не говорю) и его тут же купил. Только тогда я понял, какую трудную работу делал Гедеон Израилевич. Мог ли он ее закончить, живя в Советском Союзе, имея такой ограниченный доступ к информации такого рода? Вряд ли. А немец, который жил в Германии, конечно, имел возможность, потратив 15 лет жизни (так там написано), сделать этот 1000-страничный словарь. Великолепная работа, надо сказать.

Особых личных отношений с Гедеоном Изриалевичем у нас не было – что называется, «по работе», при обсуждениях, главным образом. Теперь, на основании опыта многих лет работы, я могу сказать, что умение поставить границу, не путать хорошие добрые отношения с профессиональными – это непростое дело. Но от природы оно не дается. Оно приобретается с опытом.

Я вспоминаю их отношения с Людмилой Наумовной, с которой они были знакомы еще с довоенных лет. Иногда она говорила: «Гедеон Израилевич, я тебе вот что скажу!..» ? они многое обсуждали вместе. Или: «Гидя, вот послушай…» Такого рода интонации в разговорах постоянно возникали. Но профессиональная принципиальность в Людмиле Наумовне была. Она была очень придирчива к себе, не только к себе, конечно. Она настолько уважала себя как профессионала, что никогда не могла себе позволить, как говорят, выдавать черное за белое и наоборот. Она всегда была человеком, который знал, что хочет сказать и как сказать.

Гедеон Израилевич иногда был и сам напряжен. Но вообще он был человек очень доброжелательный. Что-то важное, что-то чистое он доносил до нас, молодых, которые только учились, ? хочешь не хочешь, а учишься. Гедеон Израилевич был всегда интересен ? в своих высказываниях, в своем понимании. Ведь на чем учишься? Как другие люди слышат? Сопоставляешь с тем, как сам слышишь: это не заметил, то не заметил, а он заметил, он это знает... Знал он много, все, о чем заходила речь, он знал.

Конечно, Гедеон Израилевич играл не только в классе, но и публично. В его репертуаре были, припоминаю, этюды Шопена. Насколько я знаю, он еще в аспирантуре готовил диссертацию по этюдам Шопена. В послевоенные годы в Московской консерватории была принята такая форма защиты диссертаций, которая состояла из исполнения и комментариев к исполняемой музыке и самому исполнению. У него была необыкновенная фортепианная двигательная способность. Ведь для пианиста, как бы он ни был музыкален, это важно: если его двигательные возможности ограничены, то он может только мечтать о том, как следовало бы сыграть. У него была необыкновенно легкая двигательная память, великолепная пианистическая одаренность. Я это теперь понимаю. Он очень легко играл на рояле. Легко и свободно.

Такая одаренность была у Людмилы Наумовны ? необыкновенная двигательная память, точное и легкое воспроизведение. Вот и у него был этот комплекс, скажем, комплекс пианиста. В студенческие годы мне казалось, что это самое важное. Позже я наблюдал, как он, педагог и исследователь, все больше углубляется в музыку. И для меня это было очень важно, потому что я, глядя на каждого из них – старших коллег, делал для себя какие-то открытия, оценки. Он очень был интересен в обсуждениях. Потому что у него было то, что мы называем – «свое понимание музыки».

Они все трое – Г.И Лейзерович, С.Л. Могилевская и Л.Н. Гинзбург, при том, что они учились в одном месте и в одно время, они были очень разные, и когда слышишь три разных высказывания об одном и том же исполнении, стараешься понять причины различий… В общем, достаточно много было материла, чтобы научиться понимать музыкальные процессы. Гедеон Израилевич очень много знал, знал литературу – конкретно, точно, профессионально.

Источник: Запись беседы Марка НАЙДОРФА

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста