Литературоведов всегда занимает вопрос: где в художественном произведении заканчивается правда и начинается вымысел? Ещё острее этот вопрос стоит при анализе мемуарной прозы. Ведь воспоминания любого автора проливают свет на его личность, среду, в которой он рос и жил, на условия формирования его творческой натуры.
У единственного из писавших на идише писателя, ставшего лауреатом Нобелевской премии по литературе (1978 г.), Ицхака Башевиса-Зингера, главной мемуарной книгой является сборник «Майн татнс бейс-дин-штуб» («Религиозный суд моего отца»). В этот сборник вошли 60 рассказов, в которых автор повествует о своих детстве и юности, прошедших в доме номер 10 на улице Крохмальной в Варшаве.
Семья Зингер переехала туда в начале 1908 года из местечка Радзимин. Квартира, в которой они жили, стала духовным центром этого бедного района, так как глава семьи реб Пинхос-Мендл был раввином и даяном1 . Этот район Варшавы изобиловал как еврейской беднотой, так и представителями уголовного мира. В дом Зингеров приходили жители со всей округи, среди которых были ремесленники, мелкие торговцы, а также нищие, сумасшедшие, воры, сутенёры, торговцы краденым, приходили и уличные женщины, ибо вокруг было множество публичных домов. Все они шли за советом или с просьбой рассудить в каких-то проблемных ситуациях.
Реб Пинхос-Мендл творил суд согласно законам Галахи2. В доме Зингеров справляли свадьбы, здесь же проводили и бракоразводные процессы.
Ицхак рос в среде непростых человеческих отношений, дилемм и поиска их решений. Поэтому книга «Религиозный суд моего отца» изобилует описанием странных героев, нестандартных житейских историй, нетривиальных человеческих поступков.
Одна из самых захватывающих историй в книге – рассказ «Эйн хосн ун цвей калэс» («Один жених и две невесты»). Согласно описанию, в один из дней пришли в дом Зингеров двое мужчин и две девушки. Один из мужчин – пожилой сойфер3 , который слыл большим праведником. Богобоязненность наложила отпечаток даже на его лицо, которое напоминало старинный пергамент со священными письменами. Он был вдовцом и был очень беден. Его капота представляла собой лату на лате. С ним пришла дочь, лет сорока, очень бледная, с расплывшейся фигурой, да ещё и подслеповатая. Отец мечтал хотя бы перед смертью выдать её замуж.
Как раз подвернулся разведённый еврей лет шестидесяти. Он тоже пришёл в дом Зингеров. Этот человек выглядел как ремесленник. Его одежда была в пятнах клея. Сойфер сделал всё согласно еврейской традиции, подписал с потенциальным женихом «тноим»4 и даже при всей своей бедности пообещал небольшое приданое.
Но оказалось, что у «жениха» уже была другая невеста… В ней-то всё и дело... Она тоже пришла на суд к ребе Пинхос-Мендлу. В рассказе не называются имена ни одного из героев, но приводится довольно детальное описание всех персонажей. Портрет «второй невесты» – самый краткий из четырёх: «Она была высокой, худой, чёрной как лопата». В дальнейшем автор называет её «ди шварце мойд» («чёрная девица»). Мы получаем и о ней некоторую информацию: «Она работала у пекаря из дома номер 12 и часто стояла на улице с корзиной, продавала булочки. Ей тоже было около сорока. В округе считали, что она не большого ума и относились к ней как к дурочке».
Описывая её речь, Башевис прибегает к своему излюбленному авторскому приёму – он перестаёт писать на литературном нормативном идише и переходит на варшавский диалект.
Хотя он – один из самых переводимых писателей, любой перевод его произведений сильно проигрывает в выразительности по сравнению с оригиналом, так как прямая речь персонажей, передаваемая на том диалекте, на котором они говорили, существенно добавляет аутентичности и правдивости повествованию.
«Жених» в рассказе утверждает, что «чёрная девица» приставала к нему, приглашала его на кофе с булочкой, он ей рассказал, что у него уже есть невеста, но девица настаивала, и поэтому он пообещал жениться и на ней…
Даян реб Пинхос-Мендл был вне себя от такого поведения и постановил, что поскольку дочь сойфера стала невестой раньше, то «чёрная девица» должна уступить, и если она понесла какие-то материальные затраты, то ей вернут всё до последней копейки. «Чёрная девица» ругалась, злилась, но уступила и ушла, хлопнув дверью, показывая тем самым, что её невозможно подкупить парой грошей. Впоследствии выяснилось, что «жених» вовсе не разведён, и что у него есть жена и трое детей.
Когда сойфер пришёл через пару недель и рассказал об этом ребу Пинхос-Мендлу, оба праведных еврея со слезами на глазах стали сетовать на нынешний мир и на позорное поведение людей в нём, с болью взывая: «Вей, вей, это конец света… Мошиах должен уже прийти!»
Интересно, что в другом рассказе Башевиса мы встречаем ту же героиню – достаточно сопоставить факты, приведённые в обоих рассказах. Второй рассказ называется «Дер шпинозист» («Последователь Спинозы»), он опубликован в июле 1944 года, когда Башевис уже жил в Нью-Йорке. В этом рассказе у «чёрной девицы» появляется имя. Её зовут «ди шварце Добэ» («чёрная Доба»). Начало её описания здесь практически слово в слово совпадает с портретом, приведённым в рассказе «Один жених и две невесты»: «Доба была высокой, худой, как перевёрнутая лопата». Дальнейшее описание окончательно убеждает нас в том, что речь идёт о той же героине: «Нос у неё был перебит. Над верхней губой пробивались усики. Разговаривала она охрипшим мужским голосом, носила мужскую обувь. Много лет чёрная Доба стояла в воротах с корзиной и продавала хлеб, булочки, бублики. Потом она разругалась с пекарем и торговала во дворе Януша треснувшими яйцами. Чёрная Доба была неглупой девицей, но с мужчинами ей не везло. Она два раза была невестой подмастерьев пекаря, но ей возвращали "тноим" (расторгали брачный контракт – М.Ю.). Потом она практически договорилась о свадьбе с пожилым евреем, стекольщиком, который заверил, что он разведён, но оказалось, что у него была "жена-растяпа"».
Примечательно, что Башевис-Зингер пишет этот рассказ в период Второй мировой войны, когда уже известна печальная судьба польского еврейства, в частности, судьба евреев его родной Варшавы. Очевидно, что в начале произведения он пытается восстановить и увековечить панораму еврейской Варшавы начала века. Мы находим подробное описание Крохмальной улицы, её краски, запахи, полифонию звуков, состоящую из криков торговцев, рекламирующих свой товар, голоса кантора, репетирующего молитвы перед Рош ѓа-Шана, песенки, несущейся из патефона в ночном кабаке… Автор перечисляет товары, которые продают на местном рынке, рисует отдельными штрихами типажи полицейского, воришек, блатных женщин, торговцев…
На фоне этой живописной картины Варшавы начала века мы знакомимся со вторым главным героем рассказа: доктор Нохум Фишельзон, который защитил докторат по философии в Швейцарии, знает множество языков, посвятил свою жизнь исследованию учения Спинозы. Он человек в возрасте, не очень здоров, нелюдимый, живёт в чердачной квартирке на улице Крохмальной. В округе его сторонятся, считают миссионером, так как он упорно говорит на немецком, а не на родном ему идише, и не ходит в синагогу, хотя происходит из раввинской семьи. Он же, глядя из окна своей чердачной квартиры вниз, видит лишь «маленьких людишек с их мелкими глупыми заботами».
После получения учёной степени доктор Фишельзон задержался на время в Берлине, где он договорился о ежемесячной стипендии, которая пересылается ему в Варшаву «Обществом по распространению просвещения среди восточно-европейских евреев». На эту стипендию он и существовал все годы. Его очень беспокоило, что уже пару месяцев денежный перевод из Берлина не поступал. Он каждый день ходил на почту, но напрасно. В описываемый день он снова пошёл на почту с последней надеждой на получение ожидаемых денег, так как у него даже не на что было купить самые необходимые для него продукты: овсянку, сушёные грибы и творог. Придя на почту, Фишельзон узнаёт, что началась Первая мировая война, немецкая армия движется в направлении Варшавы. В этой ситуации он принимает «лучшее» в таких обстоятельствах решение – лечь и умереть.
И когда доктор уже лежал в своей комнатушке в голодном обмороке, к нему пришла соседка по чердаку, чёрная Доба, с просьбой прочитать ей письмо от кузена из Америки. Кузен одолжил у неё денег на поездку и уже пару лет обещает выслать шифскарту5 . Доба ни читать, ни писать не умела, поэтому она и решила зайти к «миссионеру» и попросить прочесть ей письмо, но толкнув дверь, увидела человека в агонии… Доба решает в этот день не идти торговать и сделать мицву6 , она буквально спасает не приспособленного к жизненным тяготам учёного-философа, приносит воду и продукты, готовит ему овсянку и подаёт чай с сухарями, перестилает постель, помогает переодеться. Благодаря заботливому уходу с каждым днём доктор набирается сил. Доба фактически возвращает его к жизни, несколько раз в день заходит проведать, готовит, убирает.
Удивительным образом между этими двумя отчуждёнными персонажами развивается глубокое душевное взаимопроникновение. Если доктор Фишельзон – интеллектуал, человек, повидавший многие страны и города, проводящий время в философских раздумьях о мироздании и вечных законах этого мира, то Доба – необразованная женщина, получившая множественные удары судьбы. Её жизненное пространство ограничено подвалом на Крохмальной, 19, где она родилась в бедной семье, и чердаком на Крохмальной, 10, где она живёт. В возрасте 10 лет её отдали прислуживать торговцу краденым, который пытался её «перепродать», но ей удалось избежать «кривой дорожки». Её брат погиб во время уличных волнений, сестра умерла при родах, её обкрадывали, оговаривали, чтобы отвернуть от неё женихов.
Между этими двумя героями даже нет общего языка. Доктор говорит на немецком, а Доба отвечает ему на цветистом варшавском идише. Это двуязычие придаёт особый смак рассказу, который, увы, абсолютно теряется при любом переводе.
Между этими двумя людьми, которые представляют собой несоприкасаемые жизненные пространства, завязывается диалог. Они проводят вечера в беседах, рассказывают друг другу о себе, говорят о вере и о Б-ге... Доба крайне тронута тем, что доктор Фишельзон расспрашивает о её жизни, ибо это первый случай, когда кто-то выказал к ней неподдельный интерес. Доктор же, слушая рассказ Добы, поражается тому, что рядом с ним годами жила обойдённая судьбой женщина, которой пришлось пройти все семь кругов ада.
«Когда чёрная Доба в один из дней зашла к винкл-мойрэ-ѓороэ (местный духовный наставник – М.Ю.), который жил в этом же дворе, и сказала, что доктор Фишельзон хочет на ней жениться, ребецн подумала, что не иначе как девица тронулась умом…»
В рассказе присутствует подробное описание свадьбы, которая проходит, по всей видимости, в доме семьи Зингер. Напрямую это в тексте не указано, но есть намёки на то.
Эта свадьба была настолько нестандартной, что множество народу пришло поглазеть на необычную пару. Пекарь, у которого Доба работала раньше, принёс в подарок мешок муки (вспомним, что действие происходит во время Первой мировой войны, и это был наиценнейший подарок). Его помощники принесли торты и пироги. Когда жених и невеста «вошли в бейс-дин-штуб» (религиозный суд – ещё намёк на то, что свадьба проходила в доме Зингеров), раздался шёпот среди гостей…
«Это была не та Доба. На ней была красная шляпа с широкими полями, увешанная вишнями, виноградом, сливами, белое шёлковое платье со шлейфом и золочёные туфли на высоких каблуках. На её худой шее красовалась цепочка, на пальцах – кольца с камнями. Её лицо было покрыто вуалью. Она выглядела как богатая невеста, которая выходит замуж в "венской зале". У помощников пекаря даже дух перехватило, и они стали вздыхать».
Союз между двумя главными героями кажется всем окружающим чем-то совершенно лишённым здравого смысла, перечащим нормальной логике. Двое людей, между которыми нет и быть не может абсолютно ничего общего, создают семью, но это лишь поверхностный взгляд на ситуацию, за которым таятся глубокие морально-этические истины.
Башевис-Зингер обращается здесь к единству двух столпов нашего существования – идишкайт и менчлехкайт – еврейским и общечеловеческим моральным ценностям: забота о ближнем, сочувствие и взаимопомощь – понятия, которые в нынешнем прагматичном мире становятся, к сожалению, всё менее популярными.
Простая, безграмотная, совершенно одинокая, многократно обиженная судьбой женщина не ожесточила своё сердце, сумела в буквальном смысле спасти, выходить и вернуть к жизни образованного, но в то же время одинокого и больного пожилого человека. Фактически союз между ними стал целиком возможен благодаря доброму сердцу и широкой душе этой самой Добы.
Рассказ заканчивается тем, что после первой брачной ночи доктор Фишельзон подходит к окну своей чердачной квартирки и, взглянув на спящую Добу, обращается к Спинозе, учению которого он посвятил всю свою жизнь: «Борух Спиноза, прости меня, я стал старым дураком…»
Это восклицание многозначно, его можно интерпретировать по-разному; по моему мнению, доктор Фишельзон, человек, который всю жизнь чурался реального мира, старался не входить в контакт с «маленькими людишками с их мелкими заботами», вдруг открыл для себя простые человеческие добродетели: сострадание, готовность прийти на помощь ближнему, – и всё это благодаря «чёрной Добе», душевную щедрость и доброту которой никто до него не разглядел.
Замечания/предложения
Сайт создан и поддерживается
Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра
«Мигдаль»
.
Адрес:
г. Одесса,
ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.:
(+38 048) 770-18-69,
(+38 048) 770-18-61.
Председатель правления центра
«Мигдаль» —
Кира Верховская
.
