БС"Д
Войти
Чтобы войти, сначала зарегистрируйтесь.
Главная > Мигдаль Times > №96-97 > Милая светлая родина
В номере №96-97

Чтобы ставить отрицательные оценки, нужно зарегистрироваться
+2
Интересно, хорошо написано

Милая светлая родина
Александр ДОРОШЕНКО, из книги «И от на до Б-га, как от Б-га до нас»

В руках у меня фотоальбом, сделанный Романом Вишняком в 1935-1939 гг. Он прошел с фотоаппаратом Варшаву, Лодзь, Братиславу, Мукачево, Вильну, Люблин, Слоним, города и местечки западной Украины, Галицию, – в те годы это были Польша, Венгрия, Румыния. Снимал живших там евреев, перед самой их гибелью.

ИзменитьУбрать
(0)

«Чарли Чаплин
Вышел из кино,
Две подметки,
Заячья губа,
Две гляделки,
Полные чернил
И прекрасных
Удивленных сил.
Чарли Чаплин –
Заячья губа.
Две подметки –
Жалкая судьба...»

Еврейские кварталы, дома, улицы, базары, лавочки и мастерские, хедеры и синагоги… Дети в хедере, подростки в иешиве, переплетчики, каменщики, сапожники, коммивояжеры, мелкие уличные торговцы, грузчики и угольщики, парикмахеры...

Страшная нищета глядит на меня с этих снимков – девичьими, женскими и детскими глазами, глазами стариков, еврейских мудрецов и простонародья.

Не знаю… У нас в Одессе было намного лучше и чище. Даже в местечках было опрятнее, чище был воздух, была речка и росли деревья, там тоже было несладко, но не такой ужас, как на этих снимках.

Смотрят на меня, рассматривают. Им интересно будущее, и вот они, наконец-то, смогли его рассмотреть – во мне.
Все они тогда говорили по-польски и, между собою, на идиш. Наверное, на польском они говорили с акцентом, как в моем послевоенном детстве на наших улицах они говорили на русском – и русский язык в обиходной речи становился певучим.

Они, и так лишенные всех, даже самых скромных красок многоцветного мира, еще ничего не знают – об уготованном им Огненном Уничтожении.

ИзменитьУбрать
(0)

Всем поголовно. Хорошим и плохим, старым и только родившимся, и даже тем, которые еще не успели родиться.
Три маленькие подружки (им по 3-4 годика), взявшись за руки, идут по еврейской улочке Варшавы, где-то рядом их дом; и вот на снимке, в самый его момент, они чего-то испугались – может быть, увидели кошку. В испуге и удивлении они рассматривают увиденное. Мне отсюда не видно, что там, – я не могу протянуть к ним руку, отстранить эту страшную опасность, успокоить их.

Крысиная щель дома в еврейском квартале, узкая перекошенная лестница и женская фигура, снятая со спины в момент поворота и исчезновения, – не успела исчезнуть, схваченная щелчком снимка. Этот звук напоминает сухой деловой щелчок затвора винтовки.

ИзменитьУбрать
(0)

Вход в какой-то подвал, черный, как дыра в преисподнюю, как будто здесь все горело – стены, земля перед входом, ступени, горело долго, и оставшееся осталось потому, что даже огню, очищающему все в нашей жизни, всю ее грязь и мусор, даже ему, наконец, опро­тивело здесь гореть. К этим ступеням, ведущим вниз, страшно даже приблизиться, не то что стать ногой, – и там внизу живет двадцать семь еврейских семей! (Об этом свидетельствует подпись к фотографии.)

Семейный снимок, женщина и ее многочисленные дети – семья дворника. Подвал, лишенный окон, рухлядь мебели, крысиная щель и вдоль нее – несколько кроватей, где все они как-то умещаются на ночь… Это слева, а по правую руку стоят табуретки с ведрами и мисками, и на заднем плане виден кухонный стол. Комната в форме арки, как пробитый подземный туннель, и высота ее позволяет взрослому человеку стоять только в центре, ходить же можно, только пригнувшись. Пол комнаты – то ли земляной, то ли цементный. На этих сводах стен ничего невозможно повесить, но в самом конце комнаты, где торцевая стена вертикальна, – несколько дешевых репродукций в рамках. Даже эту норы можно украсить. На улице день, но здесь горит керосиновая лампа. Огонек этой керосиновой лампы, памятный мне из детства, – как поминальная свеча по живым еще детям!

Мать выстроила детей перед собой для снимка и дала троим в руки книги, чтобы видно было, что ее дети учатся читать и писать. Двое, мальчик и девочка, книги держат перед собой, показывая их нам, а старший мальчик держит палец на раскрытой странице, – он как бы читает и момент снимка поднял голову. Мать в ужасе нищеты, в этой приниженной жизни, поставила своих детей перед собой доказательством хранимой надежды и веры и оправданием собственной страшной жизни. Вот они стоят, ее дети, и никто не посмеет сказать, что жизнь, дарованная ей Б-гом, прожита зря! А дети – трое мальчишек и три девочки – стоят перед мамой и, не улыбаясь, смотрят в объектив. Настороженно. Детские лица – как светящиеся фонарики, и нет такой тьмы, которая выдержит яркость этого разгорающегося света. Если бы их не погасили, сегодня было бы светлее в мире.

ИзменитьУбрать
(0)

Два пожилых варшавских еврея остановились на углу улицы и обмениваются новостями…

Улица Лодзи, дети, играющие у канализационного люка.

Даже у еврейских лошадей тонкие черты лица и умные не по-нашему глаза!

ИзменитьУбрать
(0)

Мальчишка держит под мышкой школьную сумку – снимок сделан по дороге в иешиву. Живое, застенчивое лицо, вылепленное из улыбки и солнечного света.

Не постигаю! Эти мальчишки в иешиве – сидят над древней книгой и что-то важное в ней обсуждают, а на улице, с которой они прибежали, бурлит прогресс, ездят автомобили, в небе летают первые самолеты и цеппелины, в газетах удивляются теории относительности Эйнштейна… а юные головы занимает глубокая древность, которая им ближе нашего сию­минутного мира!

Цепкий внимательный взгляд старьевщика, и такое у него лицо… На престижных научных форумах встречаются такие лица, разве что поменять рванину на приличную одежду.

Женщина в кухне у печи, несколько тарелок с отбитыми краями, дуршлаг со следами ржавчины, стены, обклеенные обрывками плакатов, и лицо ее – редко я видел такой утонченности женское молодое лицо!

Я закрываю глаза и представляю ее уцелевшей, спустя лет сорок, перенесенной в мою жизнь. Вижу Москву, старый Арбат, афишу театра, куда я ее пригласил, и она согласилась со мною пойти. Мы говорим о стихах, и она улыбается мне, как на этом снимке, где улыбка чуть намечена в уголках губ… Я открываю глаза – и опять вижу плиту и руки с тонкими пальцами, покрытые черной сажей. Беззащитные женские руки…

Я смотрю и смотрю, наклонившись над самым снимком, вглядываюсь и не верю, что нет ее в мире, опустевшем теперь навсегда, – как много лет я искал ее на городских улицах! Кажется, вот еще немного – так свеж и ясен этот взгляд, так доверчиво сложены руки, – еще самую малость, и я пройду сквозь поверхность снимка, возьму ее руку и поднесу, наконец, к пересохшим губам... И вот я теперь точно знаю, что искал всю жизнь в пустоте – меня лишили этой единственной встречи!

Мужчина на улице Варшавы, в шляпе и приталенном пиджаке, спиной ко мне, невысокий смешной маленький человечек, – Чарли Чаплину ничего не надо было придумывать для своих героев.

Мальчишка, входящий в дом и касающийся рукой мезузы. Снимок сделан из глубины входа, на улице яркое солнце, и поэтому мальчик виден плоской и темной тенью – бежал он по улице, вбежал в дом, успев поднять руку, приветствуя своего Б-га, и его сожгли, так полностью, что осталась только эта тень на старом снимке.

ИзменитьУбрать
(0)

Молодые женщины, работницы переплетной мастерской и явно подружки, они стоят, смущенные, перед камерой и о чем-то перешептываются, четыре разных характера. И справа налево, как строка библейского текста, читаются эти характеры, от спокойной уверенности до застенчивости, – они поставлены в ряд, как нотные знаки. И звучит в снимке музыка. Даже я, изначально лишенный слуха, эту музыку слышу – праздничный концерт, дарованный нам Б-гом, Концерт, остановленный навечно на этой звучащей ноте – полной надежд молодой жизни, обреченной на скорое уничтожение.

Мужики стоят у палисада, рядом первый велосипед, ничем не отличимый от сегодняшнего. Крепкие, бородатые, в шляпах и жилетах – смотрят на меня и вполголоса говорят по-польски. Вскоре они перейдут на русский, и это их не удивит и не затруднит, им не впервые менять страну и язык…

Крепко и уверенно шагают деревенской улицей гуси, впереди вожак, за ним остальные – попарно, широко, размашисто, и на ходу что-то обсуждают на идиш…

Чуть дальше в альбоме – снимок краковских евреев, идущих в старую синагогу, так же чинно, друг за другом, и о чем-то на ходу говорящих. А в Кракове в тот день шел мокрый снег, он оседал на широкополых шляпах, окантовывал их высокие тульи, пилоны чудной кованой ограды – тоже в снежных шапках, и мужчины на ходу улыбались в объектив камеры Романа Вишняка.

ИзменитьУбрать
(0)

Чуть отойдя, на боковой улочке, Роман сфотографировал девочку – она куда-то бежала и, остановленная снимком, осталась стоять в мягком праздничном снегу навечно – улыбающаяся, выбились из под шапочки густые волосы, запорошенные снегом. Снимок черно-белый, и не виден их цвет, только цвет глаз угадывается: темно-коричневый, самый еврейский цвет глаз. На улицу ее снарядила мама, послав за чем-то, и надела ей шарфик, вот только перчаток нет у малышки, и поэтому видны детские ручки, застенчивые и еще хранящие всю жизнерадостность этого бега. Улыбка ее – и застенчивая, и испуганная одновременно. Так останавливается привлеченная чем-то уличная собачка, готовая залиться радостным лаем или сорваться в испуге, бежать и прятаться. Смешная, трогательная малышка. Невозможно осознать и хоть как-то объяснить в нашей людской истории то, что через год с небольшим ее хладнокровно убьют взрослые двуногие твари.

Евреи обрабатывают землю – в руках мотыги и непременные шляпы на головах – скоро они в эту землю лягут.
Как это на идиш – мотыга?

Дети гонят домой стадо коз. Интересно, на каком языке они подгоняли коз – на родном польском или на родном еврейском? Или уже на родном русском?

Коммивояжер, мужчина в возрасте, идущий с двумя тяжелыми чемоданами к станции железной дороги…

«Как-то мы живем неладно все –
Чужие, чужие.
Оловянный
Ужас на лице,
Голова не
Держится совсем…»
Осип Мандельштам. 1937, Москва

Это страшный альбом, он страшнее снимков Освенцима и печей Треблинки. Здесь, на его страницах, они все еще живы, идут и бегут, сидят в лавках и за машинками, швейными и переплетными. Вот наклонился над набором печатник, а это букинист, это мойщик окон, и я не постигаю, как он переносил по улицам свою длиннющую, не складывающуюся лестницу. А это – мальчишка в хедере, в минуту перерыва занятий, он смеется так весело и беззаботно.

Все они через год-два сгорят в печах Освен­цима и Треблинки.

Земля, на которой стояли эти еврейские столицы, города, штетлы…

«Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!
Милая, светлая родина,
Свободная родина…»
1

Где это?!

ИзменитьУбрать
(0)

—————————————

Роман Вишняк родился в 1897 г. в состоятельной семье. Рос в Москве. Юношей Роман получил в подарок микроскоп и фотокамеру и увлекся микрофотографией. Это определило его жизненный путь. После революции семья эмигрировала в Берлин. Здесь, будучи уже известным фотографом, он получил предложение от «Джойнта» выполнить серию фотографий о жизни евреев в штетлах и в больших городах с высокой концентрацией евреев, – в «еврейских» столицах Восточной Европы. На протяжении четырех лет, с 1935 по 1939 гг., он совершил ряд поездок со своей «лейкой» и сделал много бесценных фотографий того, что всего лишь спустя год бесследно исчезло с лица земли, – восточноевропейского еврейства. На его фотографиях зафиксирована жизнь евреев на самом краю Ката­строфы.

«Дать им свет?!» («To give them light»2)– этому совету после­­довали, и уже через год им дали много света, и света хватило всем, огненного, осветившего мир и нас в этом мире.

—————————————

ИзменитьУбрать
(0)

Какое у него лицо – спокойное, умное, доброе. Я в своей жизни знал нескольких людей точно с такими лицами, даже с такими усиками, но главное, с такой же улыбкой3, в которой столько мудрости и понимания нашей земной жизни... Этот снимок сделан на базаре в Мукачево. Навесы, крытые жестью, деревянные столбы и прилавки, на базаре много народа. Там, в Мукачево, и сегодня такие же лица, как у этого прикуривающего парня, и у этой бабы, которая что-то пьет, свободной рукой придерживая вязаный платок. Речь на базаре звучит польская, венгерская и украинская, и все это переплетается со звучанием идиш.

В Мукачево было много хасидов, и все это утро Роман снимал подростков в хедере и иешиве, стариков в бейт-мидраше, торговцев на базаре, ремесленников на улочках. Был канун Субботы, евреи завершали дела и торопились домой – к своим близким и к своему Б-гу. В те годы, вплоть до 1941-го, в Мукачево обитал Б-г.

На Романе мягкая шляпа, по моде времени, и расстегнутое пальто, добротное, двубортное – я носил точно такие же пальто и шляпу. Чувство странное, что смотрит сейчас Роман на меня, делающего этот снимок4, что сейчас, когда я закончу, мы пойдем с ним куда-нибудь неподалеку пообедать, – и самое для этого время, ведь давно уже перевалило за полдень, и мы устали. Сядем за накрытый вышитой украинской скатертью столик, с глубокими мисками пылающего борща, со сметаной и чесночными к борщу пирожками, посыплем все это дело перцем и нальем в рюмки полынной водки, – чтобы снять усталость,– в правой руке рюмочка, граненая, гутного стекла, в левой – пирожок.

Роман Вишняк предупреждал о страшной опасности, надвигавшейся на человечество. Уже в США, куда успел переехать, он пытался докричаться, – он безошибочно предвидел беду.

Никто услышать его не захотел.

Эти снимки – не красота и вершина фотомастерства, они – преду­преждение! Теперь уже нам, сегодняшним!


1Иосиф Уткин. Повесть о рыжем Мотэле.
2Roman Vishniac. «To give them light», 1993, Simon & Schuster.
3Например, Дмитрий Маркович Эйзенбейс, физик, преподаватель нашего Одесского холодильного института, немец, прошедший всю войну артиллеристом и назвавший себя, чтобы иметь возможность воевать с врагами родной страны, евреем. Есть повторяющиеся во времени лица, они поражают не только совпадающими внешними чертами, но мимикой, характером этих персонажей и, похоже, судьбой.
4Снимок был сделан Генриком Шварцем, мукачевским кантором, он в этот день вообще был в костюме, так уже было тепло.

Добавление комментария
Поля, отмеченные * , заполнять обязательно
Подписать сообщение как


      Зарегистрироваться  Забыли пароль?
* Текст
 Показать подсказку по форматированию текста
  
Главная > Мигдаль Times > №96-97 > Милая светлая родина
  Замечания/предложения
по работе сайта


2024-03-29 06:50:53
// Powered by Migdal website kernel
Вебмастер живет по адресу webmaster@migdal.org.ua

Сайт создан и поддерживается Клубом Еврейского Студента
Международного Еврейского Общинного Центра «Мигдаль» .

Адрес: г. Одесса, ул. Малая Арнаутская, 46-а.
Тел.: (+38 048) 770-18-69, (+38 048) 770-18-61.

Председатель правления центра «Мигдаль»Кира Верховская .


Всемирный клуб одесситов Jerusalem Anthologia Jewniverse - Yiddish Shtetl