+10

№96-97

Мигдаль Times №96

Размытый рисунок

Инна НАЙДИС

«Жил в Петербурге человечек в лакированных туфлях, презираемый швейцарами и женщинами. Звали его Парнок. Ранней весной он выбегал на улицу и топал по непросохшим тротуарам овечьими копытцами.

Ему хотелось поступить драгоманом в министерство иностранных дел, уговорить Грецию на какой-нибудь рискованный шаг и написать меморандум».

В 80-е не только Интернет, но и компьютер простому человеку не был доступен (не говоря уж о том, что одна машина «Минск-32», например, занимала со своими «шкафами», пультом и АЦПУ целое помещение, а то и два). Так и осталась эта фамилия, как, впрочем, и роман, изобиловавший непонятными мне подробностями «тех»¹ лет, – загадочными вехами биографии замалчиваемого советской литературой Осипа Мандельштама.

Несколько лет назад стран­ная фамилия «всплыла» для меня опять: в связи с Со­фи­ей Пар­нок, признаваемой многими литературными авторитетами хорошим русским поэтом, но более известной тем, что ей по­священ цветаевский цикл стихотворений «Подруга».

И уж совсем недавно в статье о джазе я прочла о неком Валентине Парнахе. Вездесущий и уже доступный почти всем Интернет принес сведения о том, что он является братом той самой Софии Парнок.

Далее цитирую статью из журнала «Русский базар» (№302, автор не указан): «Помните джаз-банд в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”, где дирижер в красном фраке колотит ударными тарелками джаз-бандистов по головам, а те приседают в комическом ужасе? Этот дирижер списан не иначе как с Парнаха. Герой Ильфа и Петрова Изнуренков – отчасти Парнах. Пьер Скрипкин и Баян из комедии Маяковского “Баня” сильно напоминают Парнаха. А герой мандельштамовской повести “Египетская марка” назван уже почти прямо: Парнок».

Не знаю, насколько прав неведомый автор статьи, но совершенно очевидно, что Валентин Парнах был фигурой о-очень известной.

И это подтверждает Интернет: на запрос в Гугле получено 12600 ссылок. Конечно же, там есть и общие черты его биографии, и перечень заслуг в разных областях культуры. Цитируемая выше статья так и называется «Человек-оркестр», и это подразумевает не только его причастность к музыке, но и потря­сающую многосторонность интересов и достижений.

Единственно чего нет в этих статьях – человека «с кожей и мясом». Очень трудно представить, каким же был на самом деле известный всей Москве Валентин Парнах.

Попытаемся нарастить плоть на скелет биографии – инкрустировать в нее те мелкие подробности и намеки, которые уда­стся со­брать «по сусекам».

Осип Мандельштам

(0)

«Осип Мандельштам жестоко и несправедливо унизил и высмеял Парнаха в своей повести “Египетская марка”. Парнах и Мандельштам были одногодки, они были похожи, и это сходство было почему-то физически неприятно Мандельштаму» (Алексей Баташев).

Хорошо известна болезненная, до желчно­с­ти, гордость Мандельштама – человека маленького роста, с по-верблюжьи гордо вскинутой головой. Считается, что Мандельштам глумится над своим героем, описывая его маленьким, никчемным человечком. Но роман автобиографичен, и автор все время сбивается с третьего лица на первое. Маленький человечек, топочущий овечьими копытцами, мечется по Петербургу, пытаясь предотвратить самосуд толпы над вором, укравшим часы «кондукторского серебра». Так ли уж он мал – «презираемый швейцарами и женщинами», но не проходящий безучастно и обреченно мимо беспредела?

«Г-споди! Не сделай меня похожим на Парнока! Дай мне силы отличить себя от него», – восклицает Автор в романе.
Из интервью Андрея Петрова с Евгением Габриловичем:

Валентин Парнах,
рисунок П. Пикассо

(0)

«А.П.: А как Парнах выглядел внешне? На рисунке Пикассо он изящен и худ, с выразительными глазами...
Е.Г.: Ну, раз Пикассо увидел его таким красивым, значит, он таким и был. Хотя, мне кажется, Пикассо слегка его идеализировал, что ли. Это был рыжеватый человек с редкими волосами... Рыжеватость его проскальзывала в основном в бороде, которую он брил не слишком часто... Знаете, такая рыжеватая щетина. Невысокого роста, очень худой. Тощий...»

Мандельштамовского героя в детстве прозвали «египетская марка». Что может добавить это прозвище к характеристике прототипа?

«Я впервые попытался разгадать смысл этого прозвища в 1969 году… Оказалось, что в Египте когда-то существовал целый промысел жуликов, сводивших почтовые печати с гашеных марок, чтобы их можно было снова использовать. Поэтому некоторые стандартные выпуски начала века, с изображением сфинкса на фоне пирамид, печатались на бумаге, покрытой особым растворимым составом, так что при попытке смыть штемпель сходил и весь рисунок.

Этот курьезный филателистический сюжет увязывался и со второй школьной кличкой Парнока, “пятновыводчик”, и с важной для “Египетской марки” темой “таяния” “государственного льда”, непрочности человека, цивилизации и быта – “милого Египта вещей”» (Омри Ронен, «Марки» )

Добавим, что отсутствие штемпеля – это и отсутствие истории, достойного происхождения, о чем упоминает Мандельштам в своем романе, проецируя это и на себя.

Омри Ронен продолжает исследование странного названия романа: «Потом были прочитаны и опубликованы черновые наброски к “Египетской марке”. Отличный чтец почерка Мандельштама, С.В. Василенко, разобрал неожиданное первоначальное заглавие повести: “Египетская цапля” (очевидно, имелся в виду либо кривоносый ибис, иероглиф хеб, либо серая цапля с хохолком на макушке, иероглиф бену, отождествлявшаяся с фениксом). Переход одного замысла в другой неясен.

В отброшенных вариантах о Парноке говорит служащий в Министерстве иностранных дел Артур Яковлевич Гофман: “– Вот, полюбуйтесь, египетская марка!” “Ну хорошо, пусть египетская марка. Но ведь должен же он где-нибудь успокоиться? – Если я марка – то наклейте меня, проштемпелюйте, отправьте… – Нет, – скажут ему на почтамте. – Отсюда нельзя. Только из Каира”. Гофман – в другом варианте – “отклеил от свежеполученного письма с оттиснутым наполовину каирским штемпелем марку хедива и, протянув ее, не здороваясь, произнес: – Вот, полюбуйтесь, египетская марка! Пирамида на зеленом фоне и отдыхающий на коленях верблюд”».

Итак, что нам удалось узнать из утомительного расследования о герое романа? Страх перед швейцарами, женщинами, толпой, государством, и одновременно – жар души, гордость. Невзрачная внешность (почему-то ассоциация с цаплей), незнатное происхождение.

О происхождении. Валентин Яковлевич Парнах (настоящая фамилия Парнох) родился в 1891 г. в Таганроге. Отец Яков Соломонович был провизором, владельцем аптеки и довольно состоятельным человеком, он являлся членом городской Думы и почетным гражданином Таганрога. Его предки в 15-м веке бежали от погромов в Испании и в середине 19-го века осели в городе на Азове. Мать – Александра Абрамовна Идельсон поступила на организованные в Петербурге женские врачебные курсы. В 1877 г. состоялся первый выпуск. Александра Идельсон была в числе 19 женщин, впервые получивших диплом врача в России. Ее отец по тогдашним меркам был весьма образованным человеком. Прекрасно говорил на русском и немецком языках, любил и понимал литературу и музыку.

Дом Парнахов в Таганроге

(0)

То есть, вполне ассимилированная, культурная семья, с добротным достатком. Но… Матери своей Валентин не знал – она умерла при родах. И еще одна деталь – у него, помимо старшей (на 6 лет) сестры Софии, была сестра­-близнец – Елизавета. Не знаю, во благо ли это – сестра-близнец? Бывает редкостное единодушие, но зачастую – соперничество. Об их отношениях я ничего не нашла, а вот с Софией Валентин, судя по отзывам, не очень был дружен. Да и девушка она была с характером. Елизавету же вспоминают как человека общительного. Она тоже писала стихи, но известна стала как детская писательница Елизавета Тараховская.

Окончив с золотой медалью таганрог­скую мужскую гимназию, в 1912 г. Валентин по­ступает в Санкт-Петербургский университет. Учится сначала на юридическом факультете, затем на романском отделении историко-филологического факультета.

Из интервью А. Петрова с Е. Габриловичем: «Е.Г. Он не был композитором, не играл на инструментах, я не уверен даже, что он знал ноты. Он пришел к джазу, как любитель, “аматер”».

(0)

Вот тут Габрилович, если верить Википедии, ошибается: «Одновременно с учебой [в Университете] он занимается музыкой под руководством М.Ф. Гнесина и драматическим искусством в студии В.Э. Мейерхольда» (ru.wikipedia.org).
Заметим «в скобках», что Михаил Фабианович Гнесин посещал «Общество еврейской музыки», был учеником Римского-Корсакова, который говорил, что еврейская музыка замечательная и ждет своего Глинку. Он и стал этим «Глинкой», только незаслуженно забытым. Для спектакля В. Мейерхольда «Ревизор» Гнесин написал оркестровую сюиту «Еврейский оркестр на балу у городничего». В 1914 г. Гнесин посетил Палестину.
Итак, с нотами Парнах был знаком и, судя по той величине, которой был Гнесин, – знаком весьма капитально. Кроме того, трудно представить, что Гнесин не познакомил Валентина с еврейской музыкой. Тем более, что молодой человек проявлял большой интерес к своим корням и даже, в отличие от сестры, которая русифицировала свой псевдоним, Валентин изменил фамилию в сторону сефардского звучания.

Попробуем представить себе эпоху, в которой начинался путь Валентина Парнаха. «Серебряный век» русской поэзии, вероятно, назван так в отличие от предыдущего «золотого», украшенного именами Пушкина, Лермонтова и плеяды великолепных поэтов, которые лишь рядом с этими именами оказываются во втором ряду. Век «серебряный» выплеснул на берег поэзии имена Блока, Маяковского, Есенина, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой и ряд имен, угодивших на фоне перечисленных во вторые и третьи. Такое впечатление, что стихи писали все. Россия бродила и бредила романтикой в преддверии больших потрясений. В этом перенасыщенном растворе кристаллизовались лучшие из лучших.

Я владею лишь косвенной характеристикой успешности В. Парнаха на этом поприще: «По рекомендации А. Блока стихи Парнаха были опубликованы в журнале В. Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам» (№3, 1914), позднее там же было напечатано его эссе о танцах» (Википедия).

Рекомендация Блока чего-нибудь да значит.

«В 1913-14 гг. Парнах совершил путеше­ствие по Италии и Ближнему Востоку, впечатления от которого нашли отражение в сборнике стихов “Самум”. Пребывание вблизи Эрец-Исраэль, по всей вероятности, послужило толчком для создания таких стихотворений сборника, как “К пальмам Палестины”, “Псалом”, “Захария, глава 11” и других. В его ранних стихах (опубликованных в журнале “Гиперборей”, 1913) заметно влияние акмеистов» – такие сведения приводит Электронная еврейская энциклопедия.

В статье «Человек-оркестр» читаем: «Перед началом Первой мировой войны, напечатав в Петербурге несколько стихотворений, Парнах уехал в Палестину, затем перебрался в Париж и стал студентом Сорбонны. Соб­ственно, только в Париже он превратился в настоящего поэта. Он – в самом центре богемной жизни».
Выходят сборники стихов, отразившие его увлечение футуризмом и сюрреализмом: «Самум» (1919), «Набережная» (1919, на французском языке), «Словодвиг. Слово-динамо» (1920, на русском и французском языках) с иллюстрациями Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, а для книги «Карабкается акробат» (1922) портрет Парнаха рисует Пабло Пикассо.

В Википедии указывается, что Парнах уехал во Францию в 1915 г.

Так когда же он покинул Россию?

Первая мировая началась 28 июля 1914 г. Следовательно, Парнах мог успеть до начала войны опубликоваться в третьем номере журнала Мейерхольда (который предполагалось выпускать 7-10 раз в год) и уехать.
Но вот мог ли он «вдали от почвы и судьбы» написать такой силы стихотворение, как «Мазурские болота», стихотворение, посвященное событиям первой мировой?

Обложка книги В. Парнаха
"Жирафовидный истукан"

(0)

МАЗУРСКИЕ БОЛОТА.
В убийственном однообразьи сел
Метался полк, насилуя и грабя,
И в дебри непомерные забрел.
И дрогнули, разверзлись эти хляби.
О как внезапно первый шаг увяз.
Рванулись. – Глубже. – Вновь! – и нет опоры!
Себя губили сами. Каждый час
И каждый шаг им были приговоры.
Есть ужас: вдруг почуять глубину.
Что ж! посланные роковым приказом
Монарха-идиота на войну,
Вы предавались ядрам и заразам.
А ныне отходили вы ко сну
Так медленно в тяжелые болота.
И нагло-равнодушная зевота
Вас пожирала. Струнно мошкара
Над вами пела. С музыкою рота
Прошла вдали. И снова вечера.
Здесь забывались отпуски и даты.
И бешено барахтались солдаты.
С немолчным воплем руки простирал
Их сонм. Но дико стыл простор косматый.
И воплей необузданный хорал
Он заглушал и медленно карал.
И если простодушный шел на зов,
На многодневный гул в лесах единый,
Спасать товарищей он был готов,
Цеплявшихся тянул он из трясины.
Но сам? уже скользит его нога.
Он оттолкнет ударом сапога.
Так отбиваться в этот час звериный
От бреда, прокаженного, врага.
И каждое движенье было промах.
Спасаемый вернее погибал.
И тяжко вздрагивал невольный бал,
Собранье несуразных насекомых!

С другой стороны, слова «монарха-идиота», скорее всего, написаны вдали от такового.
Как бы то ни было, Парнах оказывается в центре бурлящего поэтического потока Парижа. Его избирают председателем парижской Палаты Поэтов. Он путешествует по Аравии, Палестине, Испании, Египту и Сицилии. Изучает следы древней и средневековой еврейской культуры.

Серьезно заинтересовавшись иудейскими корнями, Парнах набрел в европейских библиотеках и архивах на никому не известные стихи поэтов-маранов, жертв испанской и португальской инквизиции (писавших не на иврите, а именно на «пиренейских» языках), перевел их на русский и на французский языки, «французскую» рукопись передал Арагону – а тот ее, существовавшую в единственном экземпляре, потерял.

Весть о революции застала Валентина вне России. Как он отреагировал, не знаю, но по некоторым источникам, он звал сестру Софию выехать за границу. Мысленно обращаясь к брату, она ответила строками: «За морем веселье, да чужое, / А у нас и горе, да свое».

Как Парнах жил в Париже? Бедно, но интересно. В книге «Советский джаз» (Москва, 1972 г.) Алексей Баташов писал: «В 1919 году ансамбль Луиса Митчела “Джаз Кингз” покорил сначала брюссельскую, а затем и париж­скую публику. Ошеломленная печать едва находила подходящие эпитеты для новой музыки. В парижские кабаре и казино, где выступали нег­ры, попасть было почти невозможно. В июле 1921 года среди посетителей модного парижского кафе “Трокадеро” оказался 30-летний худощавый блондин с открытым лицом и обаятельной улыбкой. Звали его Валентин Яковлевич Парнах».
Французская пресса искала эпитеты для новой музыки, Парнах находил их:

М.М. Гингер
Дрожь банджо, саксофонов банды.
Корчи. Карамба! Дребезжа,
Цимбалят жадные джаз-банды
Фоножар.
Взвары язвительной известки,
Переменный электрический ток.
Озноб. Отскакивания хлестки.
Негр захватил и поволок
Неведомых молекул бучи,
Нахлобучил
На саксофон свой котелок.
Он превосходно исковеркал
Неслыханный чуб фейерверка.
Освобождение от иг!
Причудливый, веселый негр
Изверг вдруг судороги игр,
Подрагивания новых нег!

Все врозь!
Минута – музыка вся настежь.
Внезапно лопание шин.
Грохнулись оземь части
звенящих плоскостей машин.
И вдруг – насквозь
Автомобильный рожок
вытянутый стальной язык. Вой.
Узкий укус. Среди храпа
Я с размозженной головой.
Жести ожог.
Захлопнулся клапан
1919

Гражданская война окончилась, и – что ему ударило в голову? ужели ностальгия? – в 22-м году Парнах приезжает в Россию. Возвращается триумфально и, видимо, в статусе «не навсегда», потому что его персоне уделяет внимание газета «Известия», на первой странице появляется сообщение: «В Москву приехал Председатель Парижской палаты поэтов Валентин Парнах, который покажет свои работы в области новой музыки, поэзии и экс­центрического танца, демонстрировавшиеся с большим успехом в Берлине, Риме, Мадриде, Париже».

«Осенью 1922 г. в Москве в Институте театрального искусства состоялась лекция-концерт странной музыки, которую в Москве тогда еще никто не слышал. Музыка называлась “джаз”, а оркестр, эту музыку исполняющий, – “джаз-банд”. Представление было не совсем обычным: ведущий этого вечера на музыкальных инструментах не играл, а вместо этого инструменты показывал и пояснял их значение. Он говорил, что за границей музыку “джаз” исполняют американские негры, что звуки эти весьма экзотичны и, если совет­ские граждане хотят приобщаться к современной культуре, надо внедрять и культивировать джаз.

После чего лектор, под аккомпанемент пианиста и ударника, показал нечто еще более удивительное: поразительный танец рэг-тайм, сочетавший движения фокстрота и шимми с пантомимой и гротескной машинизацией танцующего тела» («Человек-оркестр»).

Парнах организовывает «Первый в РСФСР эксцентрический оркестр джаз-банд». Кому еще было бы позволено притащить в страну зарождающегося коммунизма «пошлую музыку разлагающегося Запада»? Но – заезжая знаменитость… Да и Парнах, вероятно, подал «джаз» как музыку борющихся за свободу негров. На своих лекциях он говорит, что джаз – явление интернациональное, сплавившее в себе музыкальные течения Азии, Африки и Европы. Первый в РСФСР эксцентрический оркестр джаз-банд Валентина Парнаха впервые участвовал в государ­ственных торжествах (карнавальный парад на сельскохозяйственной выставке, Москва, 1923), «чего до сих пор не было на Западе», комментировала пресса это событие.

В джаз-банде Парнаха на фортепиано играет будущий известный киносценарист Евгений Габрилович. Его воспоминания – чуть ли не единственные, могущие пролить свет на фигуру этого удивительного человека: «Это был пропагандист всего, что в начале 20-х годов считалось современным и авангардным. … И я почти уверен, что джазом он заинтересовался лишь потому, что это было нечто новое, современное, скандальное. Для него эпатирующих свойств джаза уже было достаточно, чтобы полюбить его.

Насколько я знаю, танцам он специально тоже нигде не учился, разве что взял несколько случайных уроков по пантомиме или балету. Но в Россию приехал уже сложившимся танцовщиком.

Он мог часами говорить о жестах, движениях, танцах, о необходимости новой музыки к этим движениям...
Он был абсолютно антибуржуазным человеком, у него не было имущества, дома. Я назвал бы его визионером, мечтателем. В Россию он приехал и как поэт, и как танцовщик. Для сопровождения ему нужен был оркестр. Кое-какие инструменты он привез с собой из Франции.

Саксофона он как раз не привез. У него были всякого рода мелкие ударные (перкуссия) – трещотки, барабанчики, бубны. Был флексатон, издававший странный, заунывно-вибрирующий дрожащий звук. Такого инструмента у нас не знали, и флексатон произвел ошеломляющее впечатление. Привез Парнах и сурдины для медных. И снова потрясающий эффект! В ансамбле у нас скрипки не было. Считалось, что она принадлежит к ненавист­ной классике и в такой группе, как наша, ее быть не может. Контрабаса, помнится, не было. Были труба, саксофон, тромбон. Рояль (а точнее – пианино). Был большой набор ударных – барабаны, тарелки, хай-хэт.

… Именно тогда я впервые увидел, как он танцует свой знаменитый номер “Жирафовидный истукан”.

Как выглядел этот танец? Это были движения вдоль и вглубь сцены – с размеренными механическими подергиваниями.

Представьте себе танцующий оживший манекен. В определенный момент Парнах падал на пол и продолжал свой танец уже лежа на спине и дергая в воздухе ногами. Он был одет в черный костюм. Грим, белая манишка, галстук. Это было характерное для 20-х годов выражение механизации человека, автоматизации его эмоций».

(Не от «жирафа» ли у Мандельштама возникает вариант названия «Египетская цапля»?)

Парнах становится популярным в Москве. По приглашению С. Эйзенштейна он преподает хореографию в драматической студии Первого рабочего театра Пролеткульта, исполняет и ставит эксцентрические танцы. Его джаз-банд участвует в по­становке В. Мейерхольда «Даешь Европу!», там же Парнах выступает в роли танцовщика и хореографа.

Он пишет статьи, эссе, выступает с лекциями. В 1925 г. в Москве был издан первый и единственный в советский период сборник стихов В. Парнаха “Вступление к танцам”. В конце этого же года Парнах возвращается во Францию.

В Париже Парнах – будто и не уезжал – по-прежнему близок с И. Эренбургом, вместе с Д. Кнутом, А. Гингером, Б. Поплавским и другими входит группу «Палата поэтов», печатает многочисленные статьи, переводы и эссе в периодических изданиях французского авангарда. Выходит его монография «История танца» (1932, на французском языке). В 1926 г. в американо-еврейском ежеквартальнике «Менора джорнал» (№3) была опубликована статья Парнаха (в виде письма из Москвы) «В русском литературном мире» – о роли евреев в новейшей русской литературе, в которой он подробно останавливается на творчестве и биографиях М. Гершензона, Б. Пас­тер­нака, О. Мандельштама, П. Антокольского и Б. Лапина. В 1930 г. вышла книга Парнаха «Инквизиция» (на французском языке), в которую наряду с монографическими статьями включены переводы произведений преследовавшихся инквизицией поэтов-евреев (с испанского, португальского и иврита; например, «Тлуна ал ѓа-зман» – «Жалоба на эпоху» Иеѓуды Абраванеля). Дополненное издание книги (с включением новых переводов стихов, обвинительных актов, приговоров и протоколов инквизиции, описаний аутодафе, а также расширенным вступлением и примечаниями) вышло в Советском Союзе под названием «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции» (М.-Л., 1934) – результат 20-летних литературных трудов Парнаха. «Он вернул мировой культуре то, что лежало безвестным несколько столетий. Второго такого личного литературного подвига я не знаю» (Алексей Баташев).

В конце 1931 г. Парнах вновь приезжает в Россию. На этот раз окончательно. Уже не звучат парадные фанфары. Не «залетная птица», а «свой» Валентин Паранах не интересен и даже вреден советскому искусству, объявившему борьбу с формализмом и взявшему курс на соцреализм.

В 1934 г. О. Мандельштама отправляют в ссылку в Воронеж, в 1939-м арестовывают В. Мейер­хольда. Парнах занимается переводами.

История, которая произошла с Валентином Яковлевичем в эвакуации – последняя деталь его личной жизни, которую мне удалось «откопать».

«В 1941 году, оказавшись в эвакуации в Чистополе вместе с Мариной Цветаевой, Парнах волею случая становится участником судьбического для Марины (или, вернее, завершающего судьбу) эпизода: он и Цветаева одновременно пытаются устроиться работать за пропитание в литфондовской столовой, и Парнаха, в отличие от Цветаевой, берут – стоять на дверях». Драматург А. Гладков пишет в своих мемуарах: «...Поэт и переводчик, книга стихов которого вышла с иллюстрациями Пикассо, Валентин Парнах... следил в столовке за пару мисок пустых щей, чтобы входящие плотно прикрывали дверь...»

Ему остается еще 10 лет жизни. И он еще кое-что успеет. В 1944 г. опубликованы его переводы Гарсиа Лорки, правда, 4 перевода из 20-ти остались неизданными, в частности, «Фамарь и Амнон». Он «открывает» поэта-гугенота Агриппу д’Обинье и обходит цензуру, выдав его стихи, обличающие забвение христианских заповедей, за антирелигиозные. В 1949 г. выходит книга д’Обинье с отрывками из его «Трагических поэм» вместе с прозой (мемуарами поэта). Б. Пастернак назвал переводы Парнаха «очень удачными, а часть их – превосходными по силе, выразительности и точности».

Умер В.Я. Парнах 29 января 1951 г. в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

В середине 80-х, когда Павел Нерлер закончил разбор части архива, остававшейся в руках сына поэта, многое из «архивного» было уже напечатано. Отдельная книга переводов Парнаха так и не состоялась.
О личной жизни Валентина Парнаха мне известно лишь, что у него был сын – Александр Валентинович Парнах, ставший писателем. Внук – Максим Александрович Парнах, художник.

Природа не отдохнула ни на одном из членов талантливой семьи Парнох.

Тем не менее, нам приходится отвоевывать у забвения это некогда очень известное имя – Валентин Парнах. Имя человека, «оставившего заметный след в испанской, французской, еврейской и русской культурах, человека, одаренного множеством талантов, – поэта, историка, полиглота, литературоведа, учителя, философа, балетмейстера, танцора, музыканта, с именем которого некогда связывали будущие пути развития этих искусств» (Алексей Баташев).

Добавить комментарий

Добавление комментария

Поля, отмеченные * , заполнять обязательно * Подписать сообщение как  Имя  без пароля (гостевой вход)  Ник  Пароль  Войти?        Зарегистрироваться  Забыли пароль? * Текст  Показать подсказку по форматированию текста